Смысл текста (за 10.02)

 

Укажите номера утверждений, соответствующих содержанию текста. Приведите примеры из текста, подтверждающие верность указанных утверждений.

 

Образец:

 

1. (Номер задания)

2) (Номер верного утверждения) «Колобок покатился дальше» (Цитата, подтверждающая верность утверждения)

 

 

1.

1)  Справедливость присуща лишь благородным людям.

2)  Справедливость можно обосновать арифметически, так как все люди одинаковы.

3)  Главная трудность заключается в том, чтобы каждый человек получал согласно справедливости.

4)  Люди склонны понимать справедливость как выгодное для себя лично действие, считая других несправедливыми.

5)  Прийти к согласию в понятии «справедливость» очень просто.

 

О несправедливости говорят и пишут с древних времён  — возможно, с тех пор, как человечество вообще научилось говорить и писать. Что же такое несправедливость  — всё ещё не ясно.

Очень непросто прийти к согласию в этом вопросе, поскольку в данном случае спор ведётся с достаточной долей заинтересованности. Каждый хочет, чтобы с ним обошлись «справедливо», и жалуется на «несправедливость», однако пытается так истолковать ситуацию, чтобы сразу же стала очевидной несправедливость по отношению к нему. И каждый обладает достаточным самомнением, чтобы судить «справедливо» об отношении к другим людям, и совсем не замечает, что другие возмущаются его мнимой «справедливостью». Так проблема искажается страстями и окутывается предрассудками. Целые поколения застревают в этих предрассудках, и замечаешь порой, как само слово «справедливость» вызывает язвительную улыбку.

От предыдущих поколений человечеству досталось по наследству убеждение, будто люди от рождения равны и вследствие этого с ними надо обходиться одинаково. Однако сущность справедливости состоит как раз в неодинаковом обхождении с неодинаковыми людьми.

Если бы люди были действительно равны, жизнь была бы предельно простой и справедливость было бы чрезвычайно легко найти. Стоило бы только сказать: одинаковым людям  — одинаковую долю или всем всего поровну. Тогда справедливость можно было бы обосновывать арифметически и создавать механически; и все были бы довольны, потому что люди стали бы не чем иным, как одинаковыми атомами, своего рода всюду катящимися механическими шариками, которые были бы похожи внешне и имели бы внутренне одинаковый душевный склад. Как наивно, как просто, как мелко!

На самом же деле люди не равны ни телом, ни душою, ни духом. Они родятся существами различного пола, с различным здоровьем и силой, с совершенно различными предрасположенностями, дарами, инстинктами и желаниями, они принадлежат к различному духовному уровню, и с ними (в силу справедливости!) надо обходиться различно. В этом заключается основа и главная трудность справедливости: людей  — бесконечное множество; все они различны; как сделать, чтобы каждый получил согласно справедливости? Если люди неодинаковы, значит, и обходиться с ними надо каждый раз согласно их живому своеобразию. Иначе возникает несправедливость.

Таким образом, справедливость означает именно неравенство: беречь ребёнка, помогать слабому, снисходить к уставшему, ухаживать за больным; проявлять больше строгости к безвольному, больше доверия честному, больше осторожности к болтуну; герою оказывать почести.

Справедливость поэтому  — искусство неравенства, и она присуща лишь благородным душам. У неё обострённое чувство реальности; проистекающая от доброго сердца и живой наблюдательности, она отвергает механический подход к людям. Она хочет индивидуально подойти к каждому случаю, располагая человека к состраданию. Она старается уловить в человеке его сущность и своеобразие и соответственно этому обходиться с ним.

 

2.

1)  Рискуя жизнью, Володин спас солдата, попавшего при выполнении задания под танк.

2)  Володин не захотел остаться в санитарной части, в то время как его взвод вёл бой за село.

3)  Отвечая на вопросы генерала, лейтенант не испытывал никакого волнения.

4)  Генерал видел, что Володин нуждается в медицинской помощи, но не отдал ему приказ вернуться в санитарную роту.

5)  Володин не смог понять сразу, что же было таким важным в минутном разговоре с генералом на шоссе.

 

Хотя лейтенанта Володина тошнило и голова его была как свинцом налита, хотя он чувствовал страшную слабость, у него подкашивались ноги и руки были словно чужие, он шёл сейчас к своему взводу, к селу, к позициям, где ещё гремел бой. Шёл, чтобы выполнить солдатский долг.

За пылью, поднятой артиллерийскими снарядами, были едва видны крайние соломкинские избы. Разрывы метались по полю, вспыхивали справа и слева вдоль шоссе, и между разрывами, лавируя, пробивались два «виллиса». Наконец «виллисы» вышли из-под обстрела и неожиданно оказались так близко, что он отчётливо увидел даже лица сидевших за ветровым стеклом.

Он сразу узнал генерал-лейтенанта, члена Военного совета Воронежского фронта, который вчера вместе с командующим осматривал оборонительные сооружения в Соломках. Володин спохватился, хотел было отойти на обочину, но было уже поздно, передний «виллис», скрипнув тормозами, остановился прямо напротив него.

— Ранены?  — спросил генерал, не дожидаясь, пока Володин, как положено по уставу, отрапортует, кто он, почему стоит на шоссе, что делал и что собирается делать.

— Нет, товарищ генерал,  — смущённо ответил Володин, заметив, как генерал пристально разглядывает его лицо и одежду, и подумал: «Сейчас влетит!»

Но член Военного совета фронта неожиданно повернулся к сидевшему позади полковнику и сказал:

— Это же тот самый лейтенант...

— От пулемётных гнёзд?

— Ну...

Генерал и сидевший позади него полковник знали многие подробности соломкинского боя, знали и о Володине, как он был послан к пулемётным гнёздам, как попал под танк и как солдат, рискуя жизнью, спас его, своего командира.

— Туда?

— Да, в роту, товарищ генерал!

— Отпустили? Выписали?

— Сам ушёл,  — добавил Володин и подумал, что лежать под бомбами куда легче, чем стоять перед генералом.

Хотя он и волновался, он всё же был доволен, что сказал правду. Лейтенант не чувствовал за собой никакой вины ни в том, что с ним случилось на передовой, ни в том, что решился вернуться из санитарной роты в траншею.

Генерал вовсе не собирался отправлять его назад, в санитарную роту, хотя видел, что тот как раз именно в этом нуждается. Бледное, измождённое лицо, впалые щёки, гимнастёрка, выпачканная в саже и копоти, оторванная портупея, весь вид совсем юного, стоявшего по стойке «смирно» командира взвода  — всё это вызывало у генерала иные мысли. Он думал о том, сколько должно быть воли в человеке, если он вот так, испытав страх и ужас, не только не пал духом, но стал ещё крепче и сильнее.

Генерал ещё раз взглянул в упрямое лицо Володина. Он понял: сейчас не нужно ни одобрительных слов, ни похвал. Генерал просто протянул руку и сказал:

— Желаю удачи, лейтенант! Боевой удачи!

«Виллисы» уже скрылись за поворотом, а Володин ещё в раздумье стоял на шоссе. Было в этой случайной минутной встрече что-то очень важное для него, чего он не мог понять сразу.

То важное, чего он не смог понять тогда, стоя на шоссе, неожиданно откроется ему в одной несложной фразе, которую Володин услышит от члена Военного совета фронта, когда встретит его семь дней спустя в освобождённой Рындинке, на ещё дымящейся от боя окраине: «Мы  — русские солдаты!» Может быть, потому, что слово «солдат» в таком сочетании поднималось над всеми воинскими званиями, даже над генеральским, даже над маршальским чином, а слово «русский» связывало с историей России, с лучшими её страницами: Бородинским сражением, Севастопольской эпопеей. Но, может быть, потому, что Володин сам ощущал всё это и только не мог выразить свои чувства одной фразой, теперь, услышав эту фразу, он вдруг понял, насколько проста, насколько очевидна истина, и с гордостью мысленно повторил её: «Мы  — русские солдаты!»

 

 

 

3.

1)  В детстве иногда случалось так, что когда рассказчика хотели наказать, то у него отбирали книги, которые мальчик любил читать перед сном.

2)  Одним из детских мечтаний писателя было не только увидеть героев любимых книг, но и пообщаться с ними.

3)  По мнению рассказчика, мечтать о нереальном  — глупо, нужно мечтать о том, что может случиться в действительности.

4)  Мечты для автора являются не просто фантазией, а способом продолжения жизни.

5)  Человеческое желание заглянуть за горизонт событий является естественным, поэтому рассказчик думает не о прошлом, а только о будущем.

 

Сколько себя помню, меня загоняли в постель ровнёхонько в половине десятого. А книжки отбирали, и если я проносил что-либо нелегально, то в самый увлекательный момент пододеяльного чтения бесшумно отпахивалась занавеска  — я спал на кухне, на деревянном топчане, покрытом тоненьким матрасиком, набитым соломой,  — кто-то возникал в проёме, и книжка изымалась. А спать мне не хотелось то ли по причине упрямства и самоутверждения, то ли из-за того, что я был взбаламучен уже прочитанным. Как бы там ни было, я не слишком расстраивался. Во-первых, потому, что подобное происходило ежедневно, а во-вторых  — и это главное  — у меня в запасе было ещё одно увлекательнейшее занятие: я придумывал себе сны.

Ах, какие это были сны, если, конечно, мне везло и они в самом деле проходили передо мною, как на экране! Признаться, это случается со мной и сейчас, хотя возраст  — как бы это поизящнее выразиться  — внёс существенные коррективы в мои сценарии снов. В детстве я мечтал обрести способность оказаться в любимых книгах и не только зримо увидеть их героев, но и запросто пообщаться с ними. С Питером Марицем, юным буром из Трансвааля, с неугомонным бретёром д'Артаньяном, со знаменитым пиратом капитаном Флинтом или князем Серебряным. В детстве я свято верил, что в книгах излагаются исторические события, что их герои  — в самом деле существовавшие и, что самое любопытное, продолжающие существовать люди, с которыми можно запросто встретиться где-то там, вне реальности, но вполне реально. Потом это прошло (может быть, к сожалению?), я стал сочинять нечто близкое к действительности и

записывать это «нечто», а ощущение  — будто чуточку обокрал себя. И стал куда беднее, чем в голодном детстве…

Да, теперь я мечтаю об ином, но столь же нереальном, потому что мечтать реально  — неинтересно, поверьте. Мечтать, подобно Корейке, о том, что я найду толстый бумажник, набитый сотенными? Глупо.

Мечты бесценны сами по себе хотя бы потому, что способность мечтать – осколок утерянного детства. Крохотный, как бриллиант, и сверкающий, как бриллиант. А ведь человек живёт только в детстве своём. Только. В юности он – суетится, в зрелости  — озабочен, в старости  — раним. Вот почему мечты для меня  — просто способ продолжения жизни. Всегда что-то обещающей и никогда не выполняющей своих обещаний. Может быть, именно в этом и заключается её прелесть? Как знать, как знать…

Так что  — мечтайте. Если упорно о чём-то мечтать, то мечта обретает зыбкие черты нереальной реальности, и вы снова к чему-то стремитесь, снова чего-то ждёте, снова чего-то желаете. Но ведь способность чего-то ждать и желать и есть основа нашей жизни.

Например, желание заглянуть за горизонт. У человека всегда два равно недостижимых горизонта: будущее и прошлое. В будущее заглядывать тревожно, а тревога перед сном  — гарантия тяжёлых сновидений. И я заглядываю за второй, дарованный только человеку горизонт. В прошлое. Оно прочно прикрыто толстым льдом прожитых веков, а потому вечно спокойно и безмятежно. Оно  — БЫЛО, но ведь было! А «БЫЛО»  — всего лишь одна из форм глагола «ЕСТЬ».

 

 

 

4.  

1)  Если постараться, то к шуму можно привыкнуть, и он даже понравится.

2)  Шум позволяет человеку общаться с внешним миром, не замыкаясь в себе.

3)  Рокот моря, звуки горных обвалов или визг автомобильных шин  — всё это докучливый шум, мало что дающий человеку.

4)  Производить шум  — «привилегия» человека, тогда как природа создает таинственные и величественные звуки.

5)  Плохая книга или плохой фильм— тоже шум.

 

Природа никогда не создаёт шума. Она учит человека величию в тишине. Молчит солнце.Беззвучно разворачивается перед нами звёздное небо. Мало и редко слышим мы что-либо из сердцевины земли». Милостиво и блаженно покоятся царственные горы. Даже море способно к «глубокой тишине». Самое великое в природе, то, что определяет и решает как таковую нашу судьбу, происходит бесшумно...

А человек шумит. Он шумит спозаранку и допоздна, преднамеренно и непреднамеренно, работая и развлекаясь. И этот шум никак не соотносится с достигаемым благодаря ему результатом. Так и хочется сказать, что шум составляет «привилегию» человека в мире, ибо всё, что природа даёт нашему слуху,  — это таинственный и многозначительный звук, а не назойливый и пустой шум. Поражённые и захваченные, стоим мы, когда свой голос поднимает гром, вулкан или ураган, и внимаем этому голосу, который вознамерился сказать нам нечто величественное. Рокот Рейнского водопада или моря, обвалы горной лавины, шёпот леса, журчанье ручья, пение соловья мы слышим не как шум, а как речь или песню родственных нам, но таинственных сил. Грохот трамваев, треск и шипение фабрик, рёв мотоциклов, визг тормозящих автомобилей, хлопанье кнута, отбивание косы, резкие звуки мусорных машин и, ах, так часто... рёв радио  — это шум, докучливый шум, так ничтожно мало значащий в духовном смысле. Шум присутствует везде, где звук мало значит или вовсе ничего не значит, где громыхание, свистение, жужжание, гудение, рёв, проникая в человека, мало что дают ему. Шум  — дерзкий и разочаровывающий, кичливый и пустой, самоуверенный и поверхностный, беспощадный и лживый. Можно привыкнуть к шуму, но никогда нельзя им наслаждаться. Он не таит в себе ничего духовного. Он «говорит», не имея что сказать. Поэтому всякое плохое искусство, всякая глупая речь, всякая пустая книга  — шум.

При этом шум возникает из духовного «ничто» и растворяется в духовном «ничто». Он выманивает человека из его духовного убежища, из его сосредоточенности, раздражает его, связывает, так что тот живёт уже не духовной, а исключительно внешней жизнью. Говоря языком современной психологии, он прививает человеку «экстравертную установку», ничем не возмещая ему это. Примерно так: «Приветствую тебя, человек!.. Послушай-ка! Впрочем, мне нечего тебе сказать!..»

И снова... И снова... Бедный человек подвергается нападкам и даже не может отразить нападающего: «Если тебе нечего сказать, оставь меня в покое». И чем больше человек захвачен шумом, тем привычнее для его души внимание к чисто внешнему. Благодаря шуму внешний мир делается значимым. Он оглушает человека, поглощает его. Шум, так сказать, «ослепляет» восприятие, и человек становится духовно «глух».

Шум перекрывает всё: во внешнем  — пение мира, откровение природы, вдохновение от космического безмолвия. Во внутреннем  — возникновение слова, рождение мелодии, отдохновение души, покой разума. Потому что воистину, где нет тишины, там нет покоя. Где шумит ничтожное, там смолкает Вечное.

Робка также и муза. Как легко спугнуть её шумом!.. Нежна её сущность, голос её нежен. А шум  — дерзкий парень. Ничего не знает этот грубиян о таинственной изначальной мелодии, которая поднимается из колодца души, иногда вопрошая, иногда взывая, иногда вздыхая. Он вытесняет эту мелодию из земной жизни и земной музыки...

От этого бедствия я не знаю утешения. Есть только одно: побороть шум...

 

 

5.

1)  Герой рассказа не слушал внимательно, так как был погружён в свои воспоминания.

2)  Судьбы солдат, погибших в бою, складывались одинаково.

3)  Пожилая седая женщина похоронила всех, чьи имена были названы.

4)  Рассказчик не знал никого из списка.

5)  Для председателя колхоза открытие памятника и поиск погибших безымянных солдат было делом чести.

 

Все собрались. Сначала речь держал председатель здешнего колхоза, на чьей земле был сооружён этот памятник. Говорил он безо всяких бумажек, любил цифру и умел её подать, а потому слушали его всегда с оживлённым вниманием.

А я всё смотрел на цементный конус, ещё раз перечитывая фамилии. Праведников Г. А., рядовой. Проскурин С. М., рядовой. Пыжов А. С., лейтенант. Рогачёв М. В., мл. сержант. Родионов Н. И., рядовой...

Как и все остальные здесь, я тоже не знал никого из этого списка, но имена неотвратимо притягивали к себе.

—Итоги подводить нам ещё рано,  — продолжал выступающий,  — но то,что мы сделали, это уже весомо. Это дело чести...

Романов Ф. С., мл. сержант,  — про себя читал я. Салямов М., рядовой, Санько А. Д., рядовой...

Вчитываясь в эти фамилии, я как-то и не заметил, когда председателя сменила бойкая девчонка. Слушал эту чистенькую расторопную девчонку, а передо мной встали в памяти картины, виденные там, на войне...

...Зимой мы сменили пехотную часть на плацдарме. Поредевшую, измотанную шквальным огнём, её незаметно отвели обратно за реку. Однажды я, командовавший тогда ротой, увидел в бинокль перед занятыми позициями одиноко лежащего молодого убитого бойца. Кто же был этот солдат? У него ведь тоже были фамилия, имя, отчество...

И я подумал: как по-разному может сложиться судьба солдата. Даже если он пал смертью храбрых. Это благо, если его подобрали с поля боя, если опознали при этом и если ротный, составляя списки потерь, второпях не перепутал, не пропустил его фамилии. Это благо, если донесение попало в вышестоящий штаб и если тот штаб не окружили потом, не сожгли, не разбомбили с воздуха вместе с писарскими сундуками и сейфами. Если... Да мало ли этих "если" на пути солдатского имени к такой вот табличке на братском обелиске!

В это время бойкая девчонка произнесла последнюю фразу особенно звонко и, довольная, что нигде ни разу не запнулась, пылая счастливым лицом, на носочках перебежала от обелиска к стоявшим в строю ребятишкам.

А потом, когда пригласили желающих выступить, вышла женщина, в зимней суконной шали, с заветренными руками. Сразу побледнела, как только оказалась у памятника, и лишь потом выкрикнула:

—Я вам так скажу: моих полегло двое. На самом деле...все они мои...все, кто погиб...